Вячеслав
Константинович Коломиец
Кандидат исторических наук
Ученый секретарь Института Сравнительной политологии Российской
Академии Наук
Идея референдума – отчасти нового
выражения «прямой демократии», - в том виде как она исподволь
внедряется не только в национальное, но и мировое массовое
сознание, задумана, насколько можно предположить, явно
в «пику» демократии представительной. Из сферы компетенции
последней, по данному замыслу, могут быть фактически изъяты
наиболее важные решения по части государственного строительства,
внутренней и внешней политики.
Институты нынешней представительной демократии при всех
их бесспорных несовершенствах, видимых и невидимых изъянах,
на которые нам всякий раз поспешно указывают по любому
удобному поводу либо вообще без повода, обладают пусть
далеко не всегда достаточным, но все же ресурсом компетентности
в деле принятия принципиальных решений. Худо ли бедно,
но то же парламентское представительство располагает какими-никакими
«фильтрующими» механизмами. Механизмами, которые гарантируют
хотя бы по минимуму предварительную экспертизу и апробацию
того, что в будущем должно стать законодательной нормой.
«Прямая демократия», не оснащенная такими механизмами
«фильтрации», резко понижает планку компетентности всего
законотворчества.
Наконец, подмена демократии представительной «прямой демократией»
чревата негативными последствиями долговременного характера:
лишение народного представительства реального смысла влечет
за собой цепную реакцию, ставя под сомнение функциональное
назначение партии как института, элемента гражданского
общества, способа его самоорганизации.
Естественно, что сторонники референдумной версии «прямой
демократии» могут черпать аргументы в поддержку своих
позиций из мировой практики подобного рода. Самым ожидаемым
доводом здесь, по-видимому, будет кивок в сторону Швейцарии.
Пример этой приальпийской республики сколь же хрестоматиен,
столь и не слишком типичен. Он скорее представляется даже
изолированным в общем контексте истории западной демократии.
К тому же практика швейцарских референдумов, ставших рутиной
местной политической жизни, имеет под собой глубокую историческую
традицию и опирается на хорошо отлаженные механизмы функционирования
демократии.
В других западноевропейских странах, менее привычных к
референдумной форме народного волеизъявления, сама процедура
его реализации все чаще бывает сопряжена с очевидными
трудностями. Так, нередко проблематичным оказывается достижение
кворума там, где он предусмотрен законодательными нормами.
Именно по этой причине под угрозой срыва был недавно прошедший
в Польше референдум о вступлении страны в Евросоюз, который
проходил целых два. Несколькими годами ранее в Италии
из-за низкой явки избирателей пришлось признать недействительными
результаты референдума по реформе избирательной системы.
Cкандально провалился в Италии только что проведенный
15-16 июня референдум по вопросу о внесении поправок в
трудовое законодательство и о праве прокладки линий электропередач
через земли, находящиеся в частной собственности. Неявка
избирателей, в том числе и по причине погодных условий
– редкой даже для Апеннинского полуострова жары, достигла
своего исторического максимума: на избирательные участки
явились только 25,7% итальянцев, наделенных правом голоса
(законодательная норма предусматривает участие на уровне
50% плюс один голос). Правда, специфика местной ситуации
состояла в том, что партии большинства и даже части оппозиции
строили свою пропагандистскую кампанию на абсентеистских
лозунгах.
Как бы то ни было, это соображение относительно опасности
абсентеизма весьма актуально и для современной России
– страны, миновавшей состояние эйфорического упоения политикой,
состояние, на смену которому идет, по всей видимости,
нечто прямо противоположное в виде роста абсентеистских
настроений. Немалые сомнения вызывает и компетентность
волеизъявления граждан, остающихся «один на один» с вопросами
бюллетеня, часто требующими хорошей осведомленности и
глубокого понимания. И в то же время речь идет об избирателях,
страдающих, как и на Западе, пороками телезависимости
и телевнушаемости.
Не менее сомнительны и перспективы реализации тех решений,
которые, возможно, будут приняты на замышляемых референдумах.
Массированное общественное давление как гарантия воплощения
в жизнь народного волеизъявления на референдуме – это
довод, который вряд ли может быть отнесен к разряду убедительных.
Сами формы такого давления – демонстрации, митинги, акции
протеста – давно превратились в привычное ритуализированное
действо, став объектом телеманипуляций с эффектом весьма
двусмысленным, если не прямо противоположным для инициаторов
этих массовых выступлений.
Несостоятельность расчетов на массированное общественное
давление видна на примере референдума 1991 г. о судьбах
СССР, проведенного в атмосфере высокой политической активности,
даже истерической взвинченности, характеризовавшей в то
время политическую жизнь общества. Однако это общественное
давление было искусно «спилотировано» в направлении, диаметрально
противоположном решению референдума.
И наоборот, серия последующих референдумных инициатив,
каждая из которых была звеном в процессе демонтажа государственности,
имела своими последствиями перевод в сугубо практическую
сферу соответствующих итогов народного волеизъявления.
Идея референдума порождает, таким образом, целую серию
скептических соображений относительно целесообразности
ее осуществления в нынешней системе политических ситуаций.
Идея эта еще достаточно «сырая», нуждается в существенной
проработке, в то время как непосредственный исторический
опыт свидетельствует явно не в ее пользу.
20
июня 2003
