Борис
Олегович Комоцкий
обозреватель еженедельника «Наш континент»
Референдум – это одна из форм демократических
процедур. Определяющим здесь является содержание, характер
режима. Если режим реально построен на контроле над СМИ,
на навязывании точки зрения власти, то он справляется
с задачей навязать общественному мнению свою точку зрения,
выхолащивая тем самым смысл референдума как момента принятия
решения и превращая его в печать для фиксации того, что
было определено заранее и вне консультации с гражданами.
Яркий пример – 1991 год, на протяжении которого, скажем,
на Украине фактически по одному и тому же вопросу были
получены противоположные ответы: в марте на Всесоюзном
референдуме абсолютное большинство проголосовало за то,
чтобы жить в Союзе, а в декабре на республиканском референдуме
таким же абсолютным большинством был одобрен выход из
Союза, то есть его ликвидация.
Конечно, можно говорить о том, что вопрос на декабрьском
референдуме был поставлен лукаво, но сути дела это не
меняет.
Референдум как способ действительного выяснения воли народа
– вещь редкая. В определяющей степени такая его роль связана
с традициями и политической культуры нации, характером
политического режима и даже (а может быть, в первую очередь)
– с позицией государственного лидера.
Показателен в этом плане пример де Голля, который провел
свои реформы, основываясь на народном одобрении, но как
только не получил поддержки на очередном референдуме (причем,
заметим, по весьма второстепенному вопросу), ушел в отставку
и тем самым из политики вообще.
Но здесь сыграли свою роль и французские традиции, особенности
старой демократии, и личные достоинства де Голля, которому
принципиально важно было поступать честно, не навязывая
нации свою волю. Хотя этот человек вовсе не был мягкотелым:
во время студенческих волнений мая 1968 года он отдал
приказ на выдвижение в Париж французских танковых частей,
дислоцированных в Германии. И если бы события переросли
в серьезные и массовые столкновения, то армия была бы
пущена в ход. Но одно дело – незаконные действия буйного
меньшинства, а совсем другое – выраженная большинством
нации легитимным порядком однозначная позиция.
Подобное же уважение продемонстрировала недавно и элита
Норвегии, включая короля, когда народ на референдуме проголосовал
не так, как хотелось его правителям, по поводу вступления
страны в Европейский союз.
Но такие случаи – скорее исключение, чем правило, и присущи
старым демократиям, где элиты не рискуют навязывать свою
волю остальным гражданам слишком откровенно и открыто.
И огромное значение здесь имеют реальный статус и практика
оппозиционной деятельности, включая ее равное или почти
равное присутствие в национальном информационном пространстве.
Только в этих условиях референдум может быть способом
действительного волеизъявления, выяснения мнения большинства
нации.
В российской действительности мы наблюдаем совсем другую
картину. Наша властвующая группировка не допускает самой
мысли о том, что власть может перейти к оппозиции. Практикуются
самые неприличные методы навязывания общественному мнению
тех или иных тезисов через прямо или косвенно контролируемые
СМИ, в первую очередь электронные. Дело подчас доходит
до прямого манипулирования.
Поэтому в отечественных условиях референдум не может формулировать
волю большинства, быть способом выработки государственных
решений, коррекции проводимого политического курса. В
любом случае он обречен на то, чтобы выродиться в имитацию
общественной дискуссии с заранее известным результатом.
Для того, чтобы придать ему другой смысл, необходимо предварительно
изменить политическую систему.
И в этом плане инициатива КПРФ с самого начала не имела
шансов на успех, если понимать под ним веру в то, что
оппозиции действительно удастся устроить всенародное голосование
и получение нужного оппозиции результата. Вряд ли у руководства
партии были иллюзии по этому поводу. Здесь, скорее всего,
ставилась другая задача: заставить власть активно противодействовать
самой этой инициативе и тем самым вынудить публично подтвердить
свой страх перед голосованием по поставленным вопросам.
Вот это, в свою очередь, уже трудно квалифицировать иначе,
как факт четкого осознания правящей группировкой подлинного
мнения большинства нации. Причем мнения настолько доминирующего,
что в данном случае невозможно было бы пытаться переломить
его, - в ходе проведения референдума - даже запуская на
всю мощь агитационно-пропагандистскую машину власти.
Если же говорить о референдуме, который был инициирован
Кремлем в Чечне, то здесь опять наблюдается та же закономерность:
в данном политическом контексте этот акт сам по себе,
независимо от других обстоятельств и условий, не способен
играть роль фактора, то есть оказывать значимое воздействие
на развитие политической ситуации.
Что изменилось после формально столь успешного для Кремля
голосования? Ничего. Все дело в том, что чеченская проблем
давно перестала быть политической (если вообще когда-либо
была таковой), а превратилась в военно-техническую. Ее
решение – в эффективных спецоперациях по физическому уничтожению
главарей мятежа, их ближайшего окружения, баз и лагерей.
Пока этого не произойдет, всякая политико-пропагандистская
возня останется только возней.
Что же касается истории с запретом проведения референдумов
в год проведения выборов, то она показала, до какой степени
сегодня власть консолидирована в России, включая и власть
судебную. Конституционный суд вынес решение, мягко говоря,
не слишком убедительное, но однозначно прогнозировавшееся
заранее.
А последнее событие в области СМИ – закрытие канала ТВС
– лишний раз показало, что и в информационном плане закрываются
последние лазейки для высказывания иных мнений, кроме
тех, что формулируются в Кремле.
27
июня 2003
