Вячеслав
Константинович Коломиец
Кандидат исторических наук
Ученый секретарь Института Сравнительной политологии Российской
Академии Наук
Современная
Россия – что это такое?
Итог развития постсоветской России:
преодоление состояния переходности.
Наиболее
значимый для современной России итог развития последних
лет – это преодоление состояния переходности, - той переходности,
которая в языке текущей политики в основных своих чертах
отождествлялась с так называемой эпохой Ельцина. Ее характерные
признаки: фронтальное противостояние власти и оппозиции,
постоянно нависавшая угроза открытого конфликта между
ними, перспективы гражданской войны. И власть, и оппозиция
– каждая считала своего оппонента нелигитимным, более
того, стремились его делегитимизировать. То был тип отношений,
имеющий свои аналогии, как ближайшие, так и отдаленные,
например, с итальянской историей дофашистского либерального
государства, либо государства послевоенного республиканского.
Тип отношений, порождавший в Италии постоянную социальную
напряженность, чреватую моментами острых кризисов.
В России это противостояние концептуализировалось со стороны
власти антикоммунизмом в его самой примитивной, почти
маккартистской версии, который вменялся обществу почти
как великая национальная идея. На противоположном – оппозиционном
– полюсе столь же делегитимизирующий смысл заключала в
себе идея антинародного режима. В силу инерции эти диалектические
формулы время от времени напоминают о себе и по сей день,
однако их возможности кажутся сегодня более ограниченными.
Впечатление о преодолении переходности подкрепляет и относительная,
во многом поверхностная экономическая стабилизация, которая
в ее медийной версии всячески превозносится и, по-видимому,
преувеличивается. Главное же, однако, состоит в том, что
наследие переходности, пусть преодолеваемое и даже в каких-то
чертах преодоленное, в то же время во многом досталось
новой, послеельцинской эпохе. В процессах, на полную мощность
запущенных в переходный период – с начала 90-х гг., не
наблюдается перелома их негативных тенденций: идет имущественное
расслоение по какой-нибудь латиноамериканской модели общества
бедных и богатых, криминализация экономики и политики,
социальная деградация и пр.
Некоторое видоизменение противоречий между властью и оппозицией,
для которых в полной мере сохраняется, как то очевидно,
своя объективная почва, создает и для той и для другой
трудности по части концептуализации своей политической
линии.
Бесспорно, что ресурс антикоммунизма, сильно преувеличенный
в былые времена, оказался едва ли не полностью выработанным.
Тогда как идея центризма, весьма популярная в демократически
мыслящих и ориентированных кругах и реализуемая (в который
уже раз!) нынешней партией власти, выглядит всего лишь
«атавистическим» пережитком все той же антикоммунистической
идеи.
В самом деле, центр и центризм в их привычном для нашей
политики виде и всячески рекламируемом истолковании –
это сбалансированная концепция общественного развития,
позволяющая избежать крайностей как левого толка, приписываемых
коммунизму, так и правого толка, связываемых с либерализмом.
Таким образом, в нашей отечественной версии центристская
идея весьма бедна и в содержательном плане в отличие от
той, что существует в западной политической традиции.
К тому же она весьма проблематична в своей посылке, ибо
исходит из априорного убеждения в том, что коммунизм и
либерализм есть течения заведомо экстремистские.
Еще одно свойство нашей переходности, доставшееся в тяжкое
и отнюдь не преодоленное наследие еще от перестроечных
времен, - это практика совершаемой буквально в одночасье
«конвертируемости» политических убеждений и партийной
принадлежности. Памятны относительно недавние времена,
когда самая строгая и суровая капээсэсная ортодоксия вдруг
приняла масштабы почти повальной трансформации в приверженность
либерально-перестроечной линии Горбачева. Ревностное следование
последней столь же молниеносно сменилось не менее ярым
поклонением ельцинизму и его «харизматизированному» лидеру.
Затем буквально на наших глазах прошла и оперативная переориентация
их на Путина со всеми попутными «неологизмами» политического
языка, приличествующие данному случаю.
Эта выраженная «эластичность» исповедуемых политических
принципов – яркое и красноречивое свидетельство общественного
упадка – опять-таки наводит на аналогии с мировым опытом,
в частности – со все той же давней и недавней итальянской
историей.
Так, в последней трети 19 века, после завершения объединения
страны некоторая часть участников этого движения, занимавших
до тех пор подчеркнуто непримиримо республиканские, антимонархические
позиции, вдруг прекрасно встроилась в монархическую систему
либерального государства, демонстрируя к нему свое лояльное
отношение. Позднее, в начале 20 века, нет деятелей Социалистической
партии – в том числе и происходивших из тех самых участников
освободительного движения – сделал респектабельную карьеру
при фашистском режиме. Падение фашизма, в свой черед,
вызвало очередные, столь же разительные, сколь и поверхностные
метаморфозы: недавние горячие и страстные адепты фашистского
режима и его лидера моментально заделались рьяными антифашистами
под влиянием триумфа Сопротивления. Немало из них затем
снова сдвинулись влево (в сторону социалистов), а потом
– вновь ушли в сторону либерализма…Новейшая история, как
видим, также щедра на примечательные примеры подобного
рода. Она тоже формирует и поощряет тип политика-перевертыша.
А он бесполезен в плане позитивного общественного действия.
Он – элемент социально-политической «трясины».
20
мая 2003 г.
